Дневник. Поздние записи [СИ] - Страница 124

124

— Нет, Виктор. Она мне все. И черта с два я позволю кому-нибудь это оспаривать! А потому ты остаешься тут, не даешь моему отцу добраться до своей внучки. Ты можешь заделаться ей самым теплым и любящим отцом, я даже слова поперек не скажу, но вышвырнуть меня снова не позволю. Я заставлю с собой считаться и ее, и тебя!

— А ты, однако, наконец, взрослеешь, — хмыкнул Виктор. — Вали отсюда, пока я не передумал.

— МАЯ! — рявкнул Алекс. — За руль. Немедленно!

Он рассчитывал, что тысяча лошадей помогут добраться по аэропорта в рекордные сроки, но вместо этого всю дорогу клялся добить Карину за то, что она раздает бесценные машины кому попало. На бугатти вейрон Мая ехала ничуть не быстрее, чем на своей видавшей виды хонде! Заставить ее нарушить правила было не под силу руке человеческой.

Когда самолет (летевший аж с двумя пересадками) приземлился, наконец, в Цюрихе, операцию, по мнению Алекса, не закончить не могли. Что там! Они бы могли операций десять сделать за это время. До какого-то Цюриха добираться четырнадцать часов! Он был зол, устал, голоден, подавлен, и когда выяснилось, что его не пускают к Карине, чуть не разнес к черту больницу. Он поругался со всем медперсоналом на смеси русского и английского. Пытался даже взятку дать (но не было наличной валюты). Отчаявшись угомонить ненормального иностранца, кто-то все же вызвал едва стоящего на ногах доктора Джереми Дауэрса, который едва его увидел, понял, что пришли неприятности, и без возражений повел к Карине.

Но Алекс не мог сразу войти в палату и все узнать именно там.

— Она в порядке? Операция прошла успешно? Когда она проснется?

— Операция была долгой и сложной. Но прошло гладко. Однако сколько она проспит, предугадать нельзя, — покачал головой доктор Дауэрс.

Тянулись долгие часы. Мучительные. Это была ночь кошмаров. Он все время засыпал и просыпался снова. Но она, казалось, даже признаков жизни не подавала. Только приборы отмеряли частоту биения сердца. Он напряженно вглядывался в зазубренные линии, чтобы удостовериться, что она еще здесь. С ним. И старался не думать о том, что ей в руку вставлена капельница, через которую поступают обезболивающие наркотики. Получалось не очень.

В первый раз она проснулась совсем на короткий миг. Он как раз рассматривал ее лицо, бледную, словно просвечивающую кожу. И вдруг ее ресницы дрогнули, дернулись пальцы. А потом она открыла глаза и уставилась в потолок. Алекс сначала чуть не бросился к ней, а потом дошло, что она его не помнит, и он только испугает ее. Поэтому он заставил себя идти медленно.

— Здравствуй, — негромко произнес он. Карина повернула голову и посмотрела на него. Ей явно было сложно сфокусировать зрение. То ли от наркотиков, то ли от боли. Алекс сам не знал, чего хочет больше: чтобы она его узнала или чтобы нет. Но тем не менее ее глаза остановились на его лице, и он не сдержался: — Ты меня помнишь? — А она вдруг просто снова повернула голову и провалилась в сон. Алекс подумал, что неплохо бы покурить… а потом взглянул на сложенные стопочкой тетради.

Подумать только, она все свои мысли доверила именно этим тетрадкам. Насколько неэтично было бы их прочесть? Вроде бы не для него, но, с другой стороны, ему необходимо было знать, что делать дальше. В моменты подобных откровений невозможно не задаваться вопросом: а действительно ли хорошо ты знаешь этого человека? Так хотелось понять, что она в нем видела раньше, что ценила больше остального? Он был уверен, что выдай он о себе сходу всю правду, она бы убежала с криком.

Первым, что она увидела в своей новой жизни, была капельница. Голова болела жутко, и все расплывалось от обилия обезболивающих. И в голове — чистый лист, ни имени, ни места, где она находится. Разве в такие моменты можно просыпаться одной? Она слишком резко повернула голову, и стало так больно, что к горлу подступила тошнота. Но результат это дало. В кресле около темного окна сидел мужчина. Она не знала его, но от его присутствия стало не так страшно. Значит она не одна. Пусть он и спал, от этой мысли ей полегчало. Она не стала его будить, тем более, что ей тоже очень хотелось спать.

Утром она увидела его же. Он сосредоточенно и вдумчиво читал какую-то тетрадку, временами устало протирая красные под стеклами очков глаза. Минуту она наблюдала за ним. Он ее смущал, такой красивый, собранный… что он делал около ее постели? Нужно было что-то сказать. Но в ее голове почему-то родилось несколько способов приветствия. Разные языки? Думала она по-русски, знала откуда-то, что в ее голове над остальными довлеет именно он. А этот мужчина, кто такой? Как с ним говорить? Она невольно залюбовалась тем, как солнце играет на его черных волосах. Нет, он определенно ее не пугал.

На вид ему было лет тридцать пять. И выглядел он более чем представительно: очки в дорогой оправе, плотная рубашка, брюки со стрелками, шикарные часы. А на другом запястье какая-то дурацкая выцветшая ленточка… И вдруг она поняла, что страницы больше не шелестят. Их взгляды встретились, и она вдруг увидела в его глазах столько, что впервые испугалась. Для ее измученного операцией мозга это было слишком. И в то же время ей вдруг сильно захотелось представить перед ним впервые не в больничной палате, не с головой перемотанной бинтами…

— Привет. — Он сказал это очень спокойно и сдержанно. Это ее обрадовало.

— Привет. — Она была рада, что может говорить на одном с ним языке.

— Как себя чувствуешь? — спросил он. Вел себя как незнакомец, однако девушка чувствовала, что он просто не придумал другого варианта.

124