— Одна? — переспросил он с вежливым бешенством.
— Ты хочешь сказать, что ты со мной?
— Ты хочешь скандала?
— Я пытаюсь просто поговорить. Когда-то это должно было случиться.
Некоторое время он смотрел на меня. И весеннее солнце светило так ярко, что его волосы казались почти пепельными. В его глазах было такие странное выражение, не знаю, как его можно описать. Там было слишком много. И гордость, и грусть, и восхищение, и все на свете. А потом он сказал:
— Карина, ты можешь делать все, что хочешь.
Он ничего мне не предлагал. Ничего не обещал. Я не смогла бы это с него выбить. А потому я встала из-за стола, бросила пару купюр и вышла из кафе.
Стоило постучать в дверь, как желание сдаться позорным бегством достигло апогея. Но голос Немаляева заставил остаться на месте. Я зашла в его кабинет и плотно закрыла дверь. В руках у меня была папка с документами, которая служила скорее прикрытием, нежели действительно необходимыми бумагами. Он стоял около книжного шкафа, ко мне спиной и просматривал какую-то папку. Я прислонилась к двери, так как боялась упасть, дожидалась, когда он повернется. Немаляев явно дожидался, а он явно намеревался дождаться, когда я положу документы на стол и исчезну. Когда через две минуты этого не произошло, он обернулся и понял, что я не просто так приклеилась к месту.
— Что-то случилось? — спросил он, глядя на меня с долей раздражения. Если бы я не услышала тот разговор, я никогда бы не догадалась о его… чувствах? Я молча протянула ему папку. Его кабинет нельзя было назвать большим, но ему пришлось сделать шаг, чтобы забрать бумаги. — Вы что-то хотели? — спросил он и сел в кресло, подтягивая рукава рубашки, причем я невольно заметила что у него на манжетах пуговицы. Это напомнило мне об Алекса и разговоре с ним. — Карина?
— Я зашла перед вами извиниться… — пришлось начать издалека. — Потому что невольно услышала ваш разговор с Павлом Григорьевичем. — Он замер на месте, прошло пять секунд, десять, и только тогда он поднял на меня глаза.
— Я вас внимательно слушаю. — После этих слов его губы искривились.
— Вы просите моего перевода, — продолжила я. — Как давно?
Судя по его молчанию — с тех самых пор, как я вообще перешагнула порог этого здания. А заговорил он о другом.
— Вы великолепный программист, вероятно лучше меня. — Он оттолкнулся от стола, стул отъехал почти к стене. — Дело не в вашей профпригодности.
— А в моей, на ваш взгляд, аморальности. Если вам от этого полегчает, то я Алексу не любовница. Я не фанат бессмысленных бездоказательных откровений, но я понятия не имею кем ему прихожусь. И, если это принципиально, я могу написать заявление о переводе.
— Вы уверены, что хотите говорить об этом здесь и сейчас.
Ну, учитывая, что я вынуждена была сдерживать слезы, наверное нет — уверенной я себя не чувствовала.
— Мы могли бы поговорить после работы. Можете выбрать где.
— Где угодно, лишь бы кофе имелся.
Вечером мы вышли из здания вместе. В полном молчании. И хотя я рисковала нарваться не только на коллег, но и на бесконечных журналистов, я просто села в машину Немаляева, а он поехал… куда-то. Мне, признаться, было все равно. Я все еще не отошла от разговора с Алексом, и, как это часто бывает, наделала в итоге глупостей.
Атмосфера же в машине была очень напряженной. Немаляев дергал ручку переключения передач так, будто во всей сложившейся ситуации виновата именно она.
— Знаете, у меня есть теория, — сказала я неожиданно даже для себя.
Он коротко взглянул на меня, будто не был уверен, что хочет услышать. Правильно делал.
— По отношению к машине можно определить, как мужчина будет обращаться с женщинами.
— Отличная мысль, — буркнул он.
— В общем постарайтесь нас обоих не угробить.
— Как к машине относится ваш Алекс?
— Одна не самая блистательная модель, но на все случаи жизни, — усмехнулась я. — Хотя гараж чем только не забит. Куда мы едем? — наконец, решилась спросить я.
— Ко мне домой, — заявил Немаляев, и удивленно на него посмотрела. — Вы мне сказали, что ехать можно куда угодно, где есть кофе. У меня его вагон, и минимальный шанс попасть на первую полосу. — Я неопределенно пожала плечами.
Вот так я оказалась в квартире Немаляева. Это было наитипичнейшее жилище человека, который недавно разорился на стены, но об облицовке подумать забыл: недоделанный местами ремонт, половина мебели собрана у знакомых, еще треть куплена и шестой части в принципе не хватает. Уюта определенно не доставало, но делалось явно на совесть и века. Должно быть, я слишком открыто разглядывала интерьер, потому как спросил у меня то, что единственное можно было спросить в такой ситуации, чтобы отвлечь человека от этого занятия:
— А у вас как?
— Много цвета и фотографий, — ответила я после секундного колебания.
— А я всю жизнь думал, что только серьезные люди добиваются успеха. Ни хобби, ни отвлечений.
— Шон такой же, — ответила я и вдруг поняла, да и вправду. Шон такой же.
— Шон Картер? Лестное сравнение.
— Он тоже ненавидит цвет и фотографии.
— И что же тогда связало его с вами?
— То, что я мелькала перед носом. Вам это знакомо?
— Думаете, дело в этом?
— Думаю, что да. Ведь вы все время упоминаете газетные заголовки, зачем вы их вообще смотрите?
Он просто пожал плечами. Я это понимала, на некоторые вопросы нет ответа. Иногда мы просто действуем, а о причинах не задумываемся.
— Так вы хотите, чтобы я перешла в другой отдел?