Дневник. Поздние записи [СИ] - Страница 97

— Дима! — окликнула я его. Он в последний раз на меня взглянул, и буквально пулей вылетел прочь.

Но он вернулся. Как только Алекс ушел, он привел ко мне врача, с которым нужно было поговорить. Мне поставили капельницу и, кажется, посчитали, что это достаточные кандалы, чтобы я не посмела сбежать от разговора. А дальше даром что не спели и не сплясали, умоляя меня избавиться от ребенка. Но чем больше они настаивали, тем сильнее была моя решимость растить его несмотря ни на что. Потом врач-неонатолог ушла, а Дима завел шарманку номер два:

— Скажи ему. Ты должна сказать. Ты уедешь, это его убьет.

— Нет. Он уже отказывался от меня и не раз. С ним все будет хорошо.

— Не будет!

— Если я скажу, а он не поддержит мое решение оставить ребенка, Сергей меня точно убьет. Вот как пить дать, клянусь, Дима. Ты сам склонял меня уехать из страны с Ковальчуком.

— Он ради тебя изменился, черт тебя дери, неужто ты не видишь? И отношения у вас стали лучше, чем я смел надеяться. Это уже не просто пластырь сорвать, это хирургическая операция наживую.

Я иногда его метафоры не понимала, но сейчас был совсем иной случай. Потому что чувствовала я именно это. Скальпелем без наркоза. Но у меня, в отличие от Алекса оставалось утешение.

— Нет. На этот раз я собираюсь думать только о себе, Дима. Прости.

— Знаешь, я поддерживал тебя, когда он был неправ. И теперь, когда ты не права, я поддерживаю его. Ты сделала все, чтобы он в тебя влюбился, изменился, принял тебя со всеми тараканами и закидонами, но теперь просто позорно сбегаешь. Ты такая же, как твоя мать. А они с Виктором оба кончили плохо. Я отказываюсь в этом участвовать. Если ты уходишь, не рассчитывай на мою поддержку.

— Значит, прощай.

Вот так, парой слов я отказалась от своего лучшего друга ради какого-то сомнительного будущего без посторонней помощи, без особенных перспектив, в чужой стране, с чужой фамилией в паспорте и больным ребенком на руках. Нет, я не ждала чуда, но, прости господи, я надеялась, что будет хоть чуть-чуть попроще!

В тот день, первого февраля, я почувствовала как ребенок зашевелился. Это случилось на кладбище около могил моих родителей. Был будний день, вокруг — ни души. Но я ехала попрощаться. Я улетала уже на следующий день и посещала это место в последний раз. Сначала разговаривала с отцом, просила прощения за то, что отказалась от его фамилии и его национальности, чувствовала себя премерзко, клялась, что это всего лишь буквы и никто никогда не изменит правду. Никакая я не Граданская! Нет! А потом все думала, что сказать матери. И ничего даже в голову не шло! Как ты могла всю жизнь меня обманывать? Как ты умерла? Что ты такого натворила? Из-за тебя я подставила под удар собственного ребенка! Но это не те слова, которые стоит произносить в память об усопших.

Я тяжело вздохнула, не представляя что меня ждет. Они оба умерли и оставили меня. А мне надо было как-то выкарабкиваться снова. И я вдруг поняла: нет неправильности в методах, с помощью которых ты пытаешься выжить.

И именно в этот момент я почувствовала это слабое странное ощущение. Не толчок, но явное движение. Сначала даже не поняла, что это, а потом положила руку на живот и догадалась. Если до тех пор у меня и оставались сомнения по поводу правильности принятого решения, но теперь они рассыпались в пыль. Он был живой, настоящий, маленький, но уже восхитительный. Как они могли заставлять меня от него отказаться? От моего чудесного прощального подарка. Кажется, от облегчения я даже заплакала.

Уходя той ночью из дома Алекса в последний раз, я оставила ему послание. На ноутбуке. Совсем как раньше.

«Алекс!

Прости меня. Прежде чем я начну, хочу, чтобы ты знал: никто и ничто не изменит того, что я всегда была твоей и всегда буду. Просто я больше не могу оставаться рядом. Этот город меня уничтожил, уничтожил чуть ли не все, что мне было дорого. Только ты остался, но, боюсь, это не навсегда. И нет сил смотреть, как я теряю и тебя.

Я уезжаю. Начну все сначала. Попытаюсь построить жизнь, которая будет по-настоящему моей, где меня не будут целиком и полностью определять отношения с тобой, ибо они хрупки, и это жутко меня пугает.

Все наши проблемы, что были, остались, они никуда не денутся, и лично я понятия не имею, что с этим можно сделать. А потому не нужно меня искать, это ничего не изменит и не исправит.

Возможно, когда-нибудь мы встретимся, но, надеюсь, не скоро. Мы выпьем по бокалу вина, расскажем, как счастливо живем друг без друга, и разойдемся снова. Но ты знай, что даже тогда я буду тебя любить. Уверена. Всегда.

Прости меня за все. За слова, за поступки. За боль, которую причиняю. Я знаю, что неправа. Я знаю, что это слабость. Но не могу иначе.

Твоя Карина»

Я безумно боялась, что мне этот штампик в паспорт не поставят. И когда работник паспортного контроля счел-таки меня достойной для проживания в Великобритании, у меня начали подкашиваться колени. Если бы не помощь незнакомого мужчины, я бы навряд ли сумела взять с ленты аэропорта Хитроу все свои три чемодана.

Ярко-рыжие кудри Лизы я заметила в толпе сразу. А уж как счастливо вопил Дэнни, увидев меня… Я сразу осознала, что… дома? Даже расплакалась. Несколько минут они меня просто обнимали, а я чувствовала невероятное, нереальное облегчение оттого, больше не была одинока!

— Так ты теперь у нас кто? — спрашивал Дэнни в попытке меня развеселить. — Неужто пани?

— Ага, пани, — смеялась я сквозь слезы.

Его звали Дэнни Граданский. Он был брошенным ребенком той же семьи, что и я. Волею судьбы его зашвырнуло в чужую страну, где он жил, подвергаясь нападкам из-за образа жизни собственной матери. Но он вырос самым чудесным и позитивным ребенком на свете. Он верил в чудеса и сам умел их творить. Но он был ребенком Константина Граданского и, как ни крути, падшей женщины.